Самая удивительная могила в мире

Комары в Ясной Поляне — крупные, злые и приставучие. Зелени и воды в усадьбе хватает, вот и чувствуют себя кровососущие здесь себя великолепно, особенно после прошедшего накануне дождя.

Комары любят путешествовать, ими активно освоено перемещение морским и авиационным транспортом, передвигаются они на личных транспортных средствах, правда не своих, а людских, не гнушаясь грузовиками и поездами. Мы идём к могиле Льва Николаевича Толстого, ступая по земле леса Старый Заказ.

Своё название лес получил при деде Льва Николаевича Толстого князе Николае Сергеевиче Волконском, который запрещал вырубку леса в этих местах.

Это было своеобразным продолжением традиций «засечных лесов», которые были на этом месте с XVII века. Для обороны своих южных границ молодое российского государство применяло систему засечных линий. Засеки представляли собой заграждение, устраиваемые из деревьев средних и более размеров, поваленных крест-накрест вершинами в сторону противника. Помимо своей простоты и быстроты устроения, такие засеки являлись труднопреодолимым и трудноуничтожаемым препятствием для наступающих отрядов. Засечная черта состояла из отдельных участков — засек. Оборонительные сооружения создавались из лесных завалов-засек, чередовавшихся с частиками (частоколами), надолбами, земляными валами и рвами в безлесных промежутках. В мирное время засечные леса особо оберегались. Рубка деревьев каралась каторгой или смертной казнью.

Но когда имением стал владеть Лев Николаевич Толстой, то лес пошёл под топор. Лес был живыми деньгами, которых так не хватало молодому барину. В 1863–1864 годах лес был практически весь вырублен. С тех пор и по наше время лес здесь не рубили.

В дневниках Льва Николаевича Толстого можно встретить запись за 19 июня 1896 года: «Раз вышел за Заказ вечером и заплакал от радости благодарной — за жизнь».

А мы тем времен подошли к могиле Льва Николаевича Толстого — небольшому зеленому холмику, без крестов и больших оградок.

Располагается могила на краю оврага.

Семейный некрополь Толстых Некрополь семейства Толстых. Часть 1. Родственники Льва Николаевича Толстого находится в Кочаках, в семейном склепе покоятся его отец и мать.

Многочисленные родственники и потомки многие нашлю приют в Кочаках.

Как же случилось, что могила Льва Николаевича Толстого находится вдали от всей его семьи?

У Льва Николаевича Толстого были сложные взаимоотношения с православной церковью. В «Исповеди» — автобиографическом произведении, написанном в конце 1870-х — начале 1880-х годов и впервые опубликованном в 1884 году в Женеве, Лев Толстой писал:

«Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства, и во все время моего отрочества и юности…

Сообщенное мне с детства вероучение исчезло во мне так же, как и в других, с той только разницей, что так как я очень рано стал много читать и думать, то мое отречение от вероучения очень рано стало сознательным. Я с шестнадцати лет перестал становиться на молитву и перестал по собственному побуждению ходить в церковь и говеть».

Почти в то же время появился религиозно-философский трактат Л. Н. Толстого «В чём моя́ ве́ра?» (1883–1884; первое издание 1884), излагающий основы толстовства. Сразу же после публикации в России трактат был запрещён.

В нём Толстой писал:

«Я прожил на свете 55 лет и, за исключением 14 или 15 детских, 35 лет я прожил нигилистом в настоящем значении этого слова, то есть не социалистом и революционером, как обыкновенно понимают это слово, а нигилистом в смысле отсутствия всякой веры.

Пять лет тому назад я поверил в учение Христа — и жизнь моя вдруг переменилась: мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, что прежде не хотелось».

В детали учения Толстого не будем углубляться. Но за его взгляды духовенство предлагало предать его анафеме, письма об этом поступали императорам Александру III и Николаю II. Когда зимою 1899 года граф серьёзно заболел, Святейший синод издал секретный циркуляр, в котором признавалось, что тот решительно отпал от общения с Церковью и, по церковным канонам, не может быть в случае смерти погребён по православному обряду, если пред смертью не восстановит общения с нею чрез таинства исповеди и евхаристии.

24 февраля 1901 года в официальном органе Святейшего правительствующего синода — журнале «Церковные ведомости» — было опубликовано Определение с посланием Святейшего синода № 557 от 20—22 февраля об отпадении графа Льва Толстого от Церкви, в котором официально извещалось, что граф Лев Толстой более не является членом Православной церкви, так как его (публично высказываемые) убеждения несовместимы с таким членством. На следующий день оно было опубликовано во всех основных газетах России.

4 апреля 1901 года Лев Толстой публикует «Ответ на определение Синода от 20 — 22 февраля и на полученные мной по этому случаю письма», в ответе в частности говорилось: «И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды, написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».

Парадоксальная вещь. Когда Лев Толстой ушёл из дома, то он побывал с 28 по 29 октября 1910 года в Оптиной пустыне. Писатель, последние тридцать лет боровшийся с Православной Церковью и уверявший, что порвал с нею навсегда, приехал в одну из главных обителей Православия. В двух черновых вариантах письма, оставленного Толстым Софье Андреевне, после слов о том, что он делает только то, что «обыкновенно делают старики, близкие к смерти» , Лев Николаевич написал: «Большинство уходят в монастыри, и я ушел бы в монастырь, если бы верил тому, чему верят в монастырях. Не веря же так, я ухожу просто в уединение». В окончательном тексте письма этих слов нет.

В Оптиной пустыне Лев Толстой бывал неоднократно.

Лев Толстой умер без покаяния. «Хотя он и Лев был, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана» , — сказал о нем старец Варсонофий, который приехал на станцию Астапово 5 ноября, но не был допущен к умирающему, несмотря на многочисленные обращения к тем, кто был неотлучно при Толстом. Даже сам факт пребывания в Астапове Оптинского старца Варсонофия был скрыт от Льва Николаевича.

О своих похоронах Лев Толстой задумывался неоднократно.

27 марта 1895 года он пишет в своём дневнике:

" Вчера думал о завещании Лескова и подумал, что мне нужно написать такое же. Я все откладываю, как будто еще далеко, а оно во всяком случае близко. Это хорошо и нужно не только потому, что избавляет близких от сомнений и колебаний, как поступить с трупом, но и потому, что голос из-за гроба бывает особенно слышен. И хорошо сказать, если есть что, близким и всем в эти первые минуты.

Мое завещание приблизительно было бы такое.

Пока я не написал другого, оно вполне такое. 1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу — как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще. 2) В газетах о смерти не печатать и некрологов не писать».

Вторит этой мысли запись от 22 января 1909 года: «Начинаю новый дневник в очень телесно слабом состоянии, но душевно не так дурно — помню себя и свое дело, хоть не всегда, но большей частью.

Вчера был архиерей, я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было. Испортило же мне его рассказ Сони об его разговоре с ней. Он, очевидно, желал бы обратить меня, если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их — зловредное влияние на веру в церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я „покаялся“ перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении,- ложь. Говорю это потому, что, если есть люди, для которых, по их религиозному пониманию, причащение есть некоторый религиозный акт, то есть проявление стремления к богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от бога.

Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу также без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло.»

Место для захоронения было выбрано самим Львом Толстым. Вот строки его «Воспоминаний»:

«Старший брат Николенька был на 6 лет старше меня… Так вот он-то, когда нам с братьями было — мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями.

Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня».

Со станции Астапово, где умер Лев Толстой, набальзамированное тело было отправлено в багажном вагоне на станцию Козлова Засека.

Валентин Фёдорович Булгаков (1886 -1966) — последователь и последний секретарь Л. Н. Толстого вспоминал:

«Когда в осеннее сумрачное утро вагон с останками Л. Н. Толстого тихо приблизился к станции, гроб приняли на руки яснополянские крестьяне и медленно понесли по родным холмам и долам к месту последнего упокоения.

И казалось, что вместе с ними, усталого путника, достигшего, наконец, своего ночлега, принимает в материнское лоно, своими объятиями мягко заслоняя зловеще чернеющую вдали яму, вся эта родная природа: и эта мерзлая, кочковатая земля, и задушевные, кругом темнеющие леса, и задумчивая матовая даль. И было особенно острое, до жути ясное чувство, насколько могуча была в нем природная и народная стихия, насколько слитно жил он и с этими крестьянами, и с этими полями и лесами. Как будто в нем осознала себя душа этой природы, приоткрыла глаза от своей растительной дремы».

Валерий Яковлевич Брюсов побывал на похоронах 9 ноября 1910 года и написал о них статью «На похоронах Толстого. Впечатления и наблюдения»:

«Но вот раздается издали пение.

 — Несут!

Все всколыхнулись, замерли, ждут.

Шествие приближается. Впереди крестьяне несут транспарант с надписью: «Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны».

За ними один маленький венок. Дальше, на руках, несут простой желтый дубовый гроб, без покрова…

Еще дальше три телеги с венками, ленты которых жалостно волочатся по грязи.

Шествие вступает в ворота,

Все идут молча, и не хочется говорить…

Но со всех сторон, из-за деревьев и с деревьев, направлены на шествие фотографические аппараты.

У самого дома давка. Все рвутся во что бы то ни стало ближе к гробу. Один из сыновей Толстого с балкона просит успокоиться и дать семье полчаса времени — провести наедине с покойным. После тело будет выставлено и все будут иметь возможность проститься с прахом Толстого.

Все стихает. Образуется длинная цепь-очередь, как живая лента, извивающаяся от балкона дома по парку. Крестьяне и интеллигенты перемешаны в этой ленте. И вообще, на протяжении всего исторического дня «господа» и «мужики» просто и естественно сливались в одно целое…

Кто-то начинает:

— Вечная память…

Подхватывают все, даже те, кто не поет никогда. Хочется слить свой голос с общим хором, с хором всех. В эту минуту веришь, что этот хор — вся Россия.

 — На колени!

Все опускаются на колени пред гробом Толстого…

Начинается новое шествие — к могиле… Шествие движется с пением: «Вечная память…" Идти трудно, ноги спотыкаются в замерзших колеях глинистой земли. Но все же хочется не спускать глаз с простого желтого гроба; хочется удержать его в памяти своих глаз, словно этим можно как-то приблизиться к тому, чей прах покоится в этой дубовой домовине…

Вдоль Афониной рощи подходим к «Графскому заказу», месту, давно избранному Толстым для своего последнего приюта.

Небольшой холм, на котором разрослось семь или восемь нестарых дубков. Слева — дорога и деревья рощи. Справа — овраг и небольшой откос. Видны дали, поросшие кустами и деревьями. Простор и стройное спокойствие линий…

Гроб опускают в могилу, вырытую в мерзлой земле местными крестьянами…

Было заранее условлено, что речей произноситься не будет. Что можно сказать перед могилой Толстого? Каждый слишком живо чувствует перед ней свое ничтожество… "

Нынешний облик могилы великого русского писателя отличается от первоначального.

Были когда-то возле могилы деревянная оградка

и скамейка.

После того, как с 1925 по 1927 год в усадьбе проходила реконструкция, то на торжественные события в честь празднования 100-летия со дня рождения писателя приехали министр просвещения СССР Анатолий Луначарский, писатели Стефан Цвейг и Барнхард Келлерман.

Стефан Цвейг оставил замечательное описание могилы Льва Толстого. Вчитайтесь в его слова и почувствуйте гордость за свою Родину:

«Я не видел в России ничего более величественного, более поразительного, чем могила Толстого. С чувством священного трепета вступаешь в тенистый лесной уголок, ставший местом паломничества поколений. Узкая тропинка, прихотливо извиваясь среди кустов и лужаек, приводит к обыкновенному могильному холмику, никем не охраняемому, ничем не защищенному, лишь несколько старых деревьев, тихо покачивая на осеннем ветру высокими макушками, оберегают его покой. Эти деревья посадил он сам, рассказала мне внучка Льва Толстого. Он и его брат Николай, еще детьми, слышали от кормилицы или от какой-то крестьянки предание: там, где посадишь деревья, будет счастливое место. И вот мальчики, играя, посадили где-то на территории усадьбы несколько сеянцев и вскоре позабыли о них. Лишь много лет спустя Толстой вспомнил об этом, детская наивная мечта о счастье внезапно обрела для него, уставшего от жизни, новый, удивительный смысл. И писатель завещал похоронить себя под теми самыми деревьями, которые он посадил.

Воля Толстого была исполнена. Во всем мире нет более поэтичной, более впечатляющей и покоряющей своей скромностью могилы, чем эта. Маленький зеленый холмик среди леса, усаженный цветами — nulla crux, nulla corona, — ни креста, ни надгробного камня, ни надписи, хотя бы имени Толстого. Могила великого человека, который, как никто другой, страдал под бременем своего имени и своей славы, осталась безымянной, — так мог быть погребен какой-нибудь бродяга без роду без племени или неизвестный солдат. Всяк может подойти к месту его последнего успокоения: редкая деревянная решетка, окружающая холмик, не запирается — ничто не охраняет покоя Льва Толстого, кроме благоговения людей, которые так любят тревожить своим любопытством могилы великих. Здесь же сама простота сдерживает бесцеремонных и заставляет умолкнуть болтливых. Ветер шелестит листвой над безымянной могилой, солнце пригревает ее, снег одевает мягким белым покровом, летом и зимой можно пройти мимо нее, даже не подозревая, что под этим бугорком погребены останки одного из величайших людей на земле. Но как раз эта безымянность и поражает сильнее любого мрамора и бронзы: из сотен людей, пришедших сюда сегодня, в этот памятный день, никто не решится сорвать с этого холмика себе на память хотя бы один-единственный цветок. Ничто в мире — в этом убеждаешься здесь вновь! — не действует столь глубоко, как предельная простота. Ни гробница Наполеона под мраморным сводом в Доме Инвалидов, ни усыпальница Гете в княжеском склепе в Веймаре, ни саркофаг Шекспира в Вестминстерском аббатстве не пробуждают с такой силой в человеке самое человечное, как эта царственно безмолвная, трогательно скромная могила где-то в лесу, безответно внимающая лишь ветру и тишине.»

Вдова Льва Николаевича Толстого Софья Андреевна Толстая (урождённая Берс, 1844 -1919) до самой своей смерти постоянно навещала могилу.

Когда она умерла ранним утром 4 ноября 1919 года, то родные колебались, где ее хоронить. Раньше она просила похоронить ее рядом с мужем, но незадолго до болезни вдруг обмолвилась: «Если нельзя, то в Кочаках, рядом с моими детьми».

Дети понимали, что имя отца больше принадлежит миру, чем семье. Софью Андреевну похоронили на Кочаковском кладбище.

В 1941 году могилу Льва Николаевича Толстого чуть не потеряли.

Усадьба «Ясная Поляна» была оккупирована немецкими войсками 47 дней: с 29 октября по 14 декабря 1941 года. Могила Льва Николаевича Толстого была осквернена.

Выписка из акта Академии наук, составленного вскоре после освобождения Ясной Поляны: «..31 октября началось захоронение около могилы Толстого умерших в госпитале фашистов. Место могилы Толстого для устройства кладбища весьма неудобное: могила находится в лесу, где много корней деревьев, мешающих рыть землю. Она находится на расстоянии от усадьбы около одного километра. По дороге на могилу и вокруг дома имеются свободные поляны. Тем не менее, кладбище для фашистов, умерших в „госпитале“ — доме Льва Толстого, было устроено именно там, несмотря на протесты сотрудников музея, с явно целью надругательства над памятью великого писателя. Рядом с могилой Толстого была оставлена груда фашистских трупов…»

Всего насчитали 76 берёзовых крестов с подписанными фанерными досками над могилами гитлеровских солдат.

Более того, сотрудники музея-заповедника утверждали, что поверх могилы Толстого был похоронен немецкий офицер. После освобождения могилу вскрыли (в связи с этим осматривали и проверяли и тело самого Толстого), потом всех немцев выковыряли из мёрзлой тульской земли и выкинули в овраг.

Но уничтожить прах Льва Толстого гитлеровцы не догадались.

На могилу великого предка регулярно приезжают его потомки. Да и просто туристы могут навестить последний приют великого русского писателя.