Добро пожаловать в Лудорвай! Гажаса õтиськом!

Пусть уходит из мира тревога навсегда — на года и века… Я — удмурт. Нас, удмуртов, немного, наша родина невелика.

Много ли мы знаем о живущих поблизости народностях, их обычаях и обрядах. Вот, к примеру, удмурты, люди племени «уд», или вотяки, как звали прежде. Северные удмурты, населявшие поволжские и прикамские земли, контактировали с русскими с 11 века и в 1489 году вошли в состав русского государства. Южные удмурты, попав под власть Волжской Булгарии, затем Золотой Орды и Казанского ханства, присоединились к сородичам лишь спустя почти 60 лет.

То, что сейчас называется Удмуртией, в 19 веке стало частью Вятской и Казанской губерний. Пока сам не поедешь в эти края, не такие и далёкие, вряд ли на пустом месте появится интерес к самобытности удмуртов, их обрядам, верованиям, языку.

Мой интерес зародился почти 13 лет назад, когда впервые поехала в Удмуртию и в один из дней оказалась в архитектурно-этнографическом музее «Лудорвай» в 15 км от Ижевска. Может, и не стала б вспоминать об этом, кабы не недавняя поездка в Ижевск, в которой места для Лудорвая повторить пройденное не нашлось, но я-то его помнила!

Помнила 3-х километровый марш-бросок пешком по дороге к деревенскому заповеднику среди январских сугробов. И жуткий холод, отбиравший по капле тепло, в самое нутро проникая без спроса. Помнила зимний лес, замороженный инеем. Всё белым бело, свистит в ушах ветер, под ногами снег скрипит, от него до слёз глаза слепит. Поэтически обрисовал картину родной удмуртской зимы народный писатель Удмуртии Герман Ходырев (1932 — 1995) так:

«То не лебеди, не гуси — это белые снега.

То не скрипки, то не гусли — это зимушка-пурга.

Пробудившись от дремоты, лес поёт на сто ладов.

Стайкой птиц слетают ноты с телеграфных проводов».

И вполне уместно перед приходом стремительно приближающегося 2025 года вспомнить тот новогодний Лудорвай, встречу с самой настоящей Зимой, нечистой силой и другими обитателями деревенского заповедника в преддверии повествований об Удмуртии, городах Ижевске и Воткинске, куда вместе с Анной Кудрявцевой меня понесло в нынешнем декабре. Без Лудорвая впечатления об Удмуртии далеко не полные.

… Путаница привела нашу небольшую самоходную группу сперва на центральную автостанцию Ижевска. И тут, к удивлению, выяснилось, автобус отправляется с другой, Южной. Это сейчас с обоих автовокзалов направляются автобусы в сторону Лудорвая, а тогда с одного. Бросились наперегонки к остановке трамвая, и первый же подошедший оказался наш, успевший как раз к отходу с минуты на минуту пригородного автобуса на Вавож. Какие тогда бегали трамваи по Ижевску, сами жители не припомнят, приезжие и подавно, но не такие, что бегают сейчас. Нынешние на загляденье новенькие, яркие, с новогодними гирляндами из сотен лампочек.

Не представляя, где выходить и сколько ехать, предупредили водителя остановиться в Лудорвае и сгрудились на задних сидениях скрюченной от холода могучей кучкой. Через полчаса автобус остановился у какой-то развилки. «Лудорвай… кому… Лудорвай» — слова с водительского сидения замерзали на лету и с треском разбившейся сосульки докатывались по частям до конца салона. «Лу-дор-вай!!!». Поспешно мы вывалились на трассу, проводив смурным взглядом до колёс промёрзший автобус.

Припорошенная дорога вела в безжизненную с виду деревню. Никаких указателей, никого, только за заборами, хрипло лая, гремели цепями злые собаки. Не люблю злых собак, и почему хозяева их любят. Называлась деревня Лудорвай, обычное удмуртское село с единственным магазином, школой, библиотекой и шестнадцатью улицами, среди них Вишневая из песни Юрия Антонова. На одной из дверей обнадеживающая надпись: Добро пожаловать! Гажаса õтиськом! Но это не вход в музей.

Музей в трех километрах от деревни за другой трассой «Казань-Пермь». Сетуй не сетуй, такая логистика. Изменений с тех пор нет, извольте безлошадные пёхом. Вот поэтому в этот раз Аня категорически воспротивилась: зачем нам в этот музей по полям пёхом, поедем в другой автобусом в Воткинск! А тогда с нами Анны не было, и мы побежали, не столько спасаясь от холода, сколько стараясь поспеть к началу экскурсии, о чём договорились заранее.

День выдался на редкость морозным, но мороз нам не помеха. Тусить уральцам рысцой в -25 не впервой. Помнится, забиралась на уральскую гору Качканар, когда ударили все 30! Так что не охать. И потрусили почти бегом.

На бегу я поглядывала по сторонам, цепляясь взглядом за одноэтажные дома, крепкие деревянные срубы с оконными ставнями и наличниками, разукрашенными цветочными мотивами, цветная плиточка на фундаменте.

Деревня в составе Вятской губернии до 1917-го считалась зажиточной — 4 мельницы, 58 дворов, людей с полтыщи. Связана с деревней одна история.

Приход новой власти обрадовал не всех, и деревня разделилась на два враждующих лагеря. Одни, кого принято называть кулаками, трудились, занимаясь хозяйством, другие, страдая от безделья, гоняли балду и жизнеутверждающе призывали ко всеобщему равенству.

«Кто же счастье и силу удмуртам даёт, кто послал им живительный свет? Это наша звезда, что из тьмы поднялась, не погаснет она никогда. Это наша родная Советская власть — путеводная наша звезда». Даниил Майоров (1889 — 1923), удмуртский поэт.

Когда одна половина своим бездельем допекла кенеш, деревенский «парламент», управлявший удмуртской общиной, тот решил подвергнуть публичной порке черемуховыми прутьями сельских лоботрясов, не чинивших изгороди у своего дома.

Одни на полусогнутых покорно следовали на сход для унизительной экзекуции. Другие, уклонившиеся, по-тихому, огородами, пытались обойти выставленные у околицы засады и покинуть деревню. Таким полагалась двойная порция вичек. К ним добавились спорщики, не пожелавшие подписать «приговор» о добровольной порке. Случилось это в 1928 году.

НЭП подходил к концу, и идея объединить индивидуальные хозяйства в одно целое вызревала в головах большевистской партии. Весть об избиении бедноты в Лудорвае донеслась до недремлющих органов, завертелись ролики, заскрипели перьями. И на всю Удмуртию прогремело «Лудорвайское дело» о кулацкой расправе над бедняками, выступавшими, по версии следствия, за коллективизацию против кулацкого засилья в родной деревне. Это дело ускорило создание колхозов в Удмуртии, и коллективизация наступила на 1,5 года раньше, чем по всей стране.

«Я увидел широкое поле под счастливой колхозной звездой. И навек полюбил я раздолье, где простился с крестьянской бедой». Иван Дядюков (1896–1955), удмуртский поэт.

Теперь деревня известна не столько этой историей, сколько расположенным по соседству в 3 км одноименным этнографическим музеем под открытым небом, основанным в 1986 году. В течение 90-х со всей республики сюда перевозили дома удмуртов, домашнюю утварь, и своих первых посетителей музей принял в 1997-м.

«Я построю дома над рекою и поставлю вдоль берега в ряд. А за ними, совсем под рукою, разобью свой невиданный сад». Иосиф Иванов, современный удмуртский поэт.

У меня это первый этнографический музей в списке аналогичных под открытым небом музеев. В том же году пермская Хохловка, лет через 10 доберусь до просторов архангельских Карелов. И хотя Лудорвай не поразит просторами Хохловки, тонким изяществом северной архитектуры Карелов, здесь всё просто, сравнивать все эти музеи — занятие бесполезное. У каждого музея своя душа, в Лудорвае она удмуртская, с поверьями, суевериями и обрядами.

Когда лучше посетить Лудорвай, в какое время года, решать самому. Хорош Лудорвай раскрашенным осенней листвой, каким увидел его пару лет назад мой земляк Валера Исаев — sany4, хорош зимой, только зимой холодно на открытом пространстве.

Мы буквально влетели в ворота, с астрономической точностью успев к началу экскурсии. Встретила нас румяная от мороза экскурсовод-удмуртка в ярком народном костюме, краешек её привлекательно красного фартучка виднелся из-под зимней куртки. И понеслось живое, неформальное общение о житье-бытье деревенских северных и южных удмуртов, с прибаутками и стихами удмуртских поэтов.

Многого из того, что появится позже, пока нет. Нет деревянных скульптур удмуртских идолов и богов, отдельных строений, многих экспонатов, предметов. Не выросли низенькие прутики в стройные березки, посаженные вокруг необычной скамейки. На ней корявые, забавные деревянные фигурки, приодетые к зиме, чтобы не мёрзли.

Особенно по-новогоднему смотрелся дед в красной шапочке, длиннополом халате, вылитый наш Дед Мороз. У удмуртов свой Зимний Дед — Тол Бабай с изогнутым посохом. У лудорвайского посоха пока нет, зато есть веселая гармошка. Что за бабка, на Снегурку явно не тянет. Удмурты зовут внучку своего Тол Бабая — Лымы Ныл, почти как коми-зыряне свою Снегурку — Лымныв. Языки, оказывается, близкородственные, и многие слова в них похожи, пишутся и произносятся одинаково.

Бабка внешне удмуртская Баба Яга — Обыда, мечта матёрого мужичка, падкого на пышные от природы детали. У Обыды, с виду хиленькой, две детали огромны, мешают бежать. Закинет своё богатство за спину, чтоб не мешали, и побежит. Кто не по нраву придётся, так своей нехилой грудью легко придушить сможет. Вот те и удмуртская бабка, похлеще нашей Яги будет.

Экскурсия началась с визитной карточки музея, настоящей ветряной мельницы, возвышавшейся на пригорке на 11 метров, в тот год у неё юбилей — 100 лет!

Родом мельница из деревни Чем-Куюк Малмыжского уезда Вятской губернии, откуда ее перевезли по бревнышку и собрали заново. Возраст ветряка преклонный, а работает, до сих пор скрипит тяжелыми жерновами по праздникам дважды в год.

Следом за экскурсоводом поднялись на самый верх мельницы по высоким, почти вертикальным обледенелым ступеням. Наверху еще холодней. Объектив покрывается легкой нестираемой дыханием изморозью, и всё в тумане морозного дня.

Выбравшись из мельницы, гуськом проследовали к роще, по-удмурдски луд. Ветка священной рощи на краю бескрайнего луга — так поэтично на удмуртском звучит Лудорвай.

И строки стихов поэта, режиссера Удмуртского музыкально-драматического театра Михаила Покчи-Петрова (1930–1959), трагически погибшего в Ижевском пруду, будто об этом:

«Искрится лес, искрится луг над речкой синей-синей,

И всё вокруг, и всё вокруг осыпал первый иней».

Возле рощи банька стоит. Бани удмуртами строились отдельно, ближе к лесу, и мыться после полуночи считалось небезопасным. К ночи в баню стекались разные там черти, окрестная нечистая сила, её в удмуртском фольклоре с избытком, а хорошая компания всегда в радость.

Хозяин удмуртского леса Нюлэсмурт, по аналогии наш леший, быстр, как ветер, живёт под раскидистой елью, разгневается, защекочет до смерти. Гидмурт, маленький, шерстью покрыт, тот в хлеву живет, спать скотине мешает, лошадям гривы запутывает. Кутысь, дух хватающий, наведет необъяснимый ужас, а злой дух — Вумурт, хозяин воды, водяной по-нашему, запутает сети, не ровён час, людей в речке потопит. И это еще не вся компания, другие не хуже.

К нечистой силе заходить не стали, памятуя поговорку «не буди лихо, пока оно тихо», прошли дальше к усадьбе конца 19 века семьи Востриковых, привезенной из деревни Гамберово Салтинского района Удмуртии.

Издревле удмурты селились вдоль речек, сопровождая выбор места своеобразным обрядом выгона белого быка с ковшом на его рогах. Ковш считался священным. Где бык остановится, там и быть деревне. Селения, или гурты, небольшие, без улиц, в основном починки да выселки, насчитывали жителей не больше 25.

Перед тем, как построить дом, семья для совета звала туно — знахаря-жреца. Погадав, тот указывал место для постройки дома-усадьбы, и ослушаться его удмурт не мог. С годами родовая усадьба расширялась, пополняясь новыми постройками для набежавших со стороны родственников.

Перед нами огромные, тяжелые ворота, своеобразная черта между внешним миром и домашним внутренним, как очищение от злых помыслов. Переступив порог, входил удмурт в дом с добрыми намерениями и светлыми мыслями. Ну, никак не могли без верований.

Просветлили и мы свои мысли. И оказались за порогом на дворе в окружении построек со всех сторон разного назначения. Амбары, сараи, в сараях телеги, видно, хорошо жили.

В современном представлении жизнь деревенских удмуртов полна языческих обрядов и суеверий. Не спешили удмурты отказываться от язычества и принять иную веру, вера в духов крепла веками. Чего только не делали, чтобы оберечь свою семью, свое жилье от злых сил, их, как известно, у удмуртов много.

Театрально изгоняли шайтанов из своего дома. Свежеструганной палкой рябины колотили по стенам избы, выгоняя из домочадцев хвори, болезни. А липовыми палками и зажжённой лучиной с пронзительным криком били по всем углам избы, неслись во двор, за ворота, показательно плюя вослед только что изгнанному из дома нехорошему духу. Это мы провожаем взглядами несчастного изгнанника, только пятки сверкают. Теперь и в дом зайти можно.

Внутри дома ничуть не теплей, но о холоде забывали, слушая любопытные подробности деревенской удмуртской жизни.

Не все духи у удмуртов плохие, бывали хорошие. Из-за частых перебранок между членами семьи дом мог покинуть его дух-хранитель, потому оберегом, недоступным для нечистой силы, считалась печь, до неё после ссоры с домочадцами нужно дотронуться, и дух-хранитель простит, никуда не денется.

После захода солнца и вовсе нельзя баловаться и шуметь, дабы не привлекать чертей шумом. И много других разных табу: нельзя сидеть на пороге, мести сор в его сторону, словом, не выносить сор из избы. И у нас это плохая примета.

Всех интересовало, женились ли удмурты по любви или всё-таки по расчету. К этому вопросу в старину подходили с четким расчетом на хозяйственную невестку, потому дочерей до поры до времени выдавать замуж не торопились, сама такая в хозяйстве сгодится. А сыновей женили мальцами, лет в 15, и раньше удмуртские жены всегда старше своих мужей. Никого разница в возрасте не смущала, не удивляла, пересуды не возникали.

Показали нам, как в старину удмуртки ткали. Дело это серьезное, сродни акту сотворения мира, символизирующему судьбу человека. Как нити сплетешь, такой судьба сложится. Даже день выбирался подходящий, значение имело и время суток. Работали ткачихи молча, чтобы разговоры не мешали работе, не запутали судьбы нити, чтобы получился нужный орнамент. У южных удмуртов ткани пёстрые — пестрядь, яркие, в клеточку, у северных — красно-белые, шашечками. И обязательно выткать «лунный узор» — восьмиконечную звезду, знак, оберегающий от несчастий.

Часа два нас водили по нетопленным избам и куалам (это такая молельня, служившая одновременно и летней кухней, без окон с очагом на глиняном полу), вконец выморозив, всё больше подводя к мысли, как бы согреться, может, горячим чаем, может, чем-то покрепче. И все несказанно обрадовались предложению отобедать и отведать неведомые доселе перепечи и табани. «Перепечи» это от выражения «перед печкой», для их приготовления сильный жар не нужен, а таба — у удмуртов сковорода, следовательно, табань — хлеб на сковородке.

На деле перепечи оказались небольшими ржаными корзиночками с начинкой, залитой омлетной массой. А табани, как наши блины, только маленькие и потолще, из дрожжевого теста, выпеченные в духовке. К табаням полагается зырет — своеобразный на вкус молочный кисель, заменивший когда-то распространенный подлив из толченого конопляного семени. Сейчас вам конопляный подлив не подсунут, разве что где-нибудь в отдаленных деревнях, где местные втихаря долгое время выращивали коноплю в хозяйственных целях.

Завершился обед вожделенным горячим чаем на травах и горячительной жидкостью под названием кумышка — посятэм со вкусом ягод и меда. Я не одолела стакан, хотя ой как старалась. По вкусу безобидный глинтвейн. Изначально удмурты делали кумышку перегонкой сбродившего молока, получая молочную брагу. Южные удмурты довольствовались крепостью в 2 градуса, северяне предпочитали покрепче, чтобы в горле горело, нутро драло.

Как-то автор знаменитого словаря Владимир Даль отведал удмуртское зелье, не в восторге остался, отозвался о кумышке презрительно: «Кумышка — мутная, дымная и вонючая перегонная брага у вотяков». Почему-то к родственному кумышке кумысу языковед отнесся более благосклонно.

После обеда, весьма сытного и согревающего, не ослабевающий мороз нам нипочем. Оставалось заглянуть в сувенирную лавку. Припав к содержимому витрины, продавца не сразу приметила. А когда голову подняла, увидела перед собою… черта, того самого, кого удмурты периодически изгоняли из своих домов, вооружившись липой и зажжённой лучиной. Неужели так кумышка подействовала? Черт улыбнулся и вежливо спросил: «Что-нибудь выбрали?». Мил, однако.

Дальше — больше. Из стоявшей во дворе заиндевевшей ёлки вдруг вылезло нечто зелёное, вокруг нас заплясало, пытаясь ужалить. На голове три змеюшки трепыхались. Дракон!!! Змея!!! Вот так кумышка. Вообще-то тот наступивший новый год — начало эры Зеленого Дракона, как и нынешний уходящий. За ним последует год Зелёной Змеи, как теперь скоро. Всё символично.

На этом чудеса не закончились. Откуда ни возьмись, появился неведомый, весьма упитанный зверек, то ли суслик, то ли белка, зубы до пола, в кокетливом шарфике в горошек. Этот вряд ли ужалит, если что, только укусит. Может, это металлический кролик? А где ушки.

С белозубой улыбкой во всю ширь своей…э… мордочки неизвестный науке зверь прошамкал нечто нечленораздельное и труднопроизносимое: «Нечкыд вань дыръя гуртад бертэ!», чего проще — счастливого пути! Выпроваживает, значит. Пора и честь знать.

Мы шумно двинулись к выходу. И снова приятная неожиданность: сама хозяйка Зима-душка в белом одеянии в тон снежным полям Лудорвая вышла навстречу гостей проводить. Вот, где матушка Зима обитает. Теперь понятно, почему в Лудорвае так холодно.

— «Понравилось ли вам у нас, гости дорогие?», — по-отечески улыбнулась Зима.

— «Да-а-а!!!», — от кумышки нестройный хор голосов оглушил её.

— «Тогда добро пожаловать на Масленицу! Гажаса õтиськом! Сестра-Весна мне на смену придет».

«Где лесных тропинок перекрёсток, словно бы от леса отделясь,

стройная, как девочка-подросток, пихта молодая поднялась.

Верит пихта, с солнышком в разлуке, что однажды снег отступит сам,

и она опять протянет руки к радостным весенним небесам!» (Михаил Покчи-Петров).

И Зима, хлопая белыми ресницами, помахала нам меховой варежкой на прощанье. А мы, счастливые — видели саму матушку Зиму, чуть ли не вприпрыжку поторопились обратно к трассе. Дорога почему-то показалась короче вдвое. Гажаса õтиськом в Лудорвай! И всенепременно в Новый год, в гости к матушке Зиме-душке!