Смоленщина

Декада на даче прошла как во сне. Дни открывались сладкой, припудренной ванилью мякотью сочной, упругой черешни, тонущих в розовом шампанском абрикосов и клубники.

Мама на крыльце, нежеланный полуденный зной, захлебнувшаяся птичья трель, день сгоревший до тла.

Ночи были полны сновидений, что мудры молчанием. Они волновали обоняние запахами растений на пике жизненного цикла, что мелькают в дали, как манящие чаровницы с длинными косами и рукавами в пол, прячущие горящие как звезды взгляды, за полуопущенными ресницами.

Полно конкретики, но размытость общей картины. Гармоничная простота и элегантная завершенность.

К концу дачного безделья вестибулярный аппарат подустал от постоянного покачивания на диване-качелях и я напоминала себе самой матроса, сошедшего на берег. Нужно было отвлечься.

Решение поехать в Смоленск не было спонтанным. Но маршрут первого дня нарисовался неожиданно для меня самой. На него я запланировала знакомство с городом, а на второй была за сильно благовременно заказана экскурсия в Смоленское Поозерье.

Но валяясь в абсолютном безделье, поняла, что сильно активничать, перемещаясь по городу в 30-ти градусную жару, вряд ли захочу. По факту заказалась экскурсия в довольно отдаленное от Смоленска имение — Хмелиту, связанное с именем А. С. Грибоедова.

Это оказалось делом не сильно сложным, но и не простым. Субботний день и лето в зените, как результат гид, что должен везти в Поозерье, был занят. И на сцену вышел персонаж, буквально заразивший меня интересом к Смоленскому краю, и этот мой рассказ выстроился в результате его захватывающего и логично сконструированного, хотя подозреваю, не всегда на 100 процентов укладывающимся в лоно истории официальной, повествования.

Читая и смотря репортажи о реконструкциях тех или иных исторических событий, которые часто освещаются на Туристере, я всегда ловлю себя на мысли, насколько нужно быть увлеченным человеком, чтобы всем этим заниматься. Вот Михаил был именно таким.

Но начну я этот рассказ как раз с конца второго дня, чтобы и у вас, дорогие друзья, сложилась такая же целостная исторически-временная картина, как и у меня после 2-х экскурсионных дней.

Гнёздовские курганы.

Впервые топоним Гнёздово появляется в XV веке, второй раз уже в 1648, когда была зафиксирована тяжба католического епископа Петра Парчевского с местными крестьянами из-за земель.

И на 200 с лишним лет про эти места забывают, пока не начинают строить Орловско-Витебскую железную дорогоу. И сразу же, в 1867 году находят клад из серебрянных украшений, переданный тогда в Эрмитаж, а в 1870 году еще 2 клада.

Самое же животрепещущее было вырыто в 1874 году. Это каролингский мечь IX века и наконечкик копья, характерные для Северной Европы. Артефакты сразу получили имя собственное: «Нормандская проблемма», раздув перманентно тлеющие угли конфликта русофилов и русофобов пожалуй в главнейшей загадке государства Российского: сами ли славяне придумали себе на голову аппарат принуждения, или его сюда завезли пришлые врагиаряги.

Если о самих курганах, то они занимают территорию более 200 гектаров, из 7 тысяч сохранилось в лучшем случае половина. Расположенные в 12 км. от Смоленска они в одно непрекрасно время были просто застроены.

Гнёздово не было военным поселением. Здесь был погост и не в понимании — кладбища, хотя по-идее сейчас оно таким и является, а пунктом сбора подати. Жили тут искустнейшие мастера: кузнецы, ювелиры, оружейники, косторезы. Конечно торговцы и воины с чадами и домочадцами. Помимо викингов селились, разумеется, и славяне, но не местные кривичи, а пришлые из Чернигова и Моравии. Высшим сословием были те самые варяги, выходцы с территории нынешней Средней Швеции и соотвественно в курганах-захоронениях «вот такой ширины и вот такой вышины» с характерным оружием и украшениями покоились именно они. Да и сам этот погребальный обряд, которым поделиться не возможно, отсылает к традициям шведов.

О принадлежности местного люда к чешским славянам говорит нахождение причерноморской амфоры, привезенной из Моравии, с самой древней надписью на славянском языке: то-ли «горушна», то-ли «горуна» (+ иные интерпритации).

Торговало Гнёздово со всем тогда известным подлунным миром, расплачиваясь в основном серебряными монетами арабского происхождения в довольно интересной манере: если товар стоил дешевле серебряной денежки, то от нее просто отрезался соответствующий кусочек.

Товарооборот осуществлялся не только по суху, но и по воде. Тогда Гнёздово с Днепром связывал приток Свинец, а внутри погоста была пристань. На этом месте найдены уключины корабля викингов.

Я поумничала по-поводу названия притока, что наверное тут были найдены залежи свинца, но гид осадил мою фантазию более приземленной версией — свиньи. В описании скандиависта Джаксон, Гнёздово, но под иным именем, упоминается в списке городов Руси древнескандинавского географического трактата: «Какие земли лежат в мире под названием «Сюрнес», что в переводе — «Свиной мыс».

Раскопки, естественно, ведут и по сей день. Но не везде активно. Пока Ксюха с удивительным для меня интересом слушала гида второго дня — Михаила Ефимкина, я не могла надышаться шалфейным выдохом подходившего к концу знойного дня. После глубокого вдоха этого густого, волнующего аромата возникло желание облизнуть губы.

— Жаль, что ты не стала археологом, — сказала вдруг сестра.

Смоленская шляхта.

Помните свару 1648 года между католическим священником и смоленскими крестьянами? Сейчас речь пойдет о Речи Посполитой.

Опустим периоды постоянных междуусобиц между русскими князьями, вхождение в состав княжества Литовского и перейдем сразу к полякам.

К тому времени Смоленск уже веков как пять перебрался через Днепр и устроился на Соборной горе, где сейчас находится Успенский собор. В cамом начале XVI века его уже обнесли 6.5 километровой стеной. Строил оборонительные стены Федор Конь, проектировавший также и Белокаменный Московский Кремль. По сей день Смоленский кремль — крупнейшая кирпичная крепость мира.

В период Смутного времени, в июне 1611 года из-за предательства некоего Дедешина, указавшего полякам на слабый участок крепостной стены, после 20-ти месячной осады город пал. И поляки засели там на целых 43 года.

Последний неудачный штурм перед сдачей Смоленска русским войскам был произведен уже при Алексее Михайловиче Романове, хоть и прозванного Тишайшим, но несомненно обладавшего и полководческим талантом. Но на дипломатическом поприще он был куда успешнее. Оправдывая свое прозвище, чтобы не проливать ни своей, ни вражьей крови, он предложил крепость сдать на условиях, что никакие имущественные права и земельные наделы польских дворян на территории Смоленсокой губернии экспроприированы не будут. И ежели кто захочет остаться жить в России, то пусть владеют «полотняными заводиками» без страха и оглядки.

Так на Смоленщине появилась довольно обширная группа польского дворянства, прозванная «Смоленская Шляхта». До правления Екатерины II это был очень обособленный круг, они даже женились внутри этого сообщества. Лишь указ императницы положил конец «кровосмесительному безобразию».

Из Смоленской шляхты вышли величайшие деятели культуры, политики, духовности и военного искусства: Светлейший князь Потёмкин, композитор Глинка, предки Бердяева из этих мест, адмирал Нахимов, дипломат, писатель и композитор Грибоедов.

Вот в имение, связанное с именем последнего, мы и отправились в первый день нашего прибывания на Смоленщине.

Хмелита от Смоленска находится в 212 километрах и это минимум 2 часа довольно быстрой езды. Как и писала выше, была суббота. На территории усадьбы развернулась торговля сувенирами, которую я люблю, но не тогда, когда хотелось набрать побольше идиллической пасторали.

Плюс затевался какой-то полусамодеятельный концерт, кои я не жалую совсем. Ну так, краем уха послушать и мимо пройти.

Но к счастью, люди уселись слушать песни и смотреть пляски, и поэтому в самом барском доме народу было по минимуму.

Первоначально имение принадлежало деду А. С. Грибоедова и Шура часто бывал здесь ребенком во времена летних каникул. Особняк построен в редком стиле Елизаветенского барокко. Лично я Хмелиту поехала смотреть ради этой невероятно изящной лестницы.

И чтобы поймать не знаю…может какие-то отголоски того невероятного времени между окончанием войны 1812 года и восстанием декабристов. Проникнуться неизъяснимым чувством принадлежности в равной степени и к прошлому, настоящему и даже будущему, застывшим, как муха в янтаре, в неизменности ауры этого места в период времени, когда оно существует только для меня.

Но планы эти пошли прахом. И кто в этом виноват… А никто не виноват.

Лучше бы мы в имение М. И. Глинки — Новоспасское поехали.

Писать про Хмелиту с датами и именами на данном этапе не считаю нужным, т. к. на сайте есть прекрасный, очень подробный рассказ Мариши. Если поедете или интересом воспылаете, почитайте.

Мы же после пары часов, проведенных в Хмелите, отправились искать еще одно сельцо, принадлежавшее Грибоедовым с первой половины XVII века, — Федяево. Грибоедовы (Грибовские) были родом весьма обширным. Данное имение значилось за надворным советником Михаилом Михайловичем Грибоедовым, что вроде как был троюродным братом матери поэта.

Съехав с довольно-таки колдобистой, но еще вполне приличной дороги на Хмелиту, что ведет от федеральной трассы Москва-Минск, на условно асфальтированную, но такую раздолбанную колею, что лучше откусить язык, чем назвать ее дорогой. Он, клацающие зубы, не говоря уже про, как говорят тренеры по фитнесу, седалищные бугры, ощутили на себе ее прелести в полной мере. По тому как была укатана обочина, было понятно, что она в приоретете.

Но зато места-то какие — глаз не оторвать. Если бы можно было время приостановить, или остаться приостановленным внутри него.

Сухой летний ветер шумел в луговых травах, листья деревьев трепетали и приплясывали, звуки ласкали барабанную перепонку и свет дождем сыпался на всех.

Храм Трицы Живоначальной, который я видела на фотографиях в эстетике графских развалин — мною весьма чтимой, и который был моей главной целью в Федяево, находилось в состоянии… странном. Наполовину отштукатуренная под евроказарму церковь, потерявшая все очарование старины, но не приобретшая лоск отреставрированного объекта.

Мариша сказала, когда в ресторане «Ланин» мы ей рассказывали о виденном за день, что некий меценат выделил на церковь 2,5 миллиона рублей. Потом коронавирус и деньги куда-то делись, а новых не поступило. Так и стоит этот памятник зрелого классицизма в таком «полуобморочном состоянии».

Пишут, что в Федяево сохранился барский пруд и часть подъездной аллеи. Мы же на задворках церкви увидели «удобства во дворе», куда вошел мужик по пояс голый, но в шапке ушанке. На нас пошипели гуси размером с мелкого страуса и полаяла миниатюрна собаченка. На этом машину развернули и отправились в обратную дорогу.

Но глава про Смоленскую шляхту на этом не кончается.

На следующий день мы отправились в противоположном Хмелите направлении, в заповедник Смоленское Поозерье и где-то к середине дня попали в усадьбу еще одного выдающегося человека из среды смоленских поляков — путешественника Николая Михайловича Пржевальского, купившего дом в 1881 году в тогдашнем селе Свободное, а ныне именуемом Пржевальское, с участком береговой линии озера Сапшо.

Барский дом выглядел неработающим и покинутым. Что в прочем нас не огорчило, т. к. заходить в него мы и так не собиралсиь.

Экспозиция там еще более скромная, чем в Хмелите, и напоминает скорее школьный краеведческий музей. Обошли по периметру скромный усадебный дом, заглянули в совершенно заросший ряской прудик

и двинулись к озеру Сапшо.

До того, как попасть в Пржевальское, притормозили у гостиницы «Русский двор», рядом с которой, в вольере паслась разнополая пара лошадок пржевальского — больших любителей морковки.

Ну и еще один дом, в который я ехала целенаправлено из-за личных даже не привязанностей, а какой-то памяти сердца.

Вот подруги мои по школе вспоминали ее, как колонию строго режима. Во мне же, в определенное время, даже когда я ее еще не окончила, появилось щемящее чувство чего-то уходящего навсегда. И я, время от времени слушая песни из серии «В школьное окно смотрят облака», упиваюсь ностальгией, подходящей на дрожжах понимания, что это последние годы того старого мира, который 75 лет строили наши деды и родители, что думали «мы наш, мы новый мир построим», да так и не достроили.

Наверное эта девочка-одноклассница — Оля Печковская была тем самым бисерным зерном, без которого картина прошлого не полна, а будущего не ясна и не отчетлива. Мы с ней даже не дружили. Но была в ней какая-то нездешность. В чертах лица, манерах, узкокостности. Связь эту с ее польско-дворянским происхождением я тогда отследить не имела ни возможности, ни желания, но сейчас, сложив многое с многим, понимаю, насколько явственно в ней проступила польская кровь.

Поэтому усадьбу Печковских в Маньково я посетить была обязана, может быть закрывая этим какую-то дверь, которую нужно закрыть.

Владелицей усадьбы была Ольга Кузьминична Мухина в браке Печковская. Мухины были богатейшими купцами (скульптор Вера Мухина как раз из этих Мухиных) и к мелкотравчатому дворянину Георгию Васильевичу Печковскому пиитета не испытывали. Но он был человеком разумным и хозяйственным, усадьба функционировала исправно и приносила доход.

Барский же дом отличался от большинства построек Смоленской губернии. Отштукатуренный кирпич, с ренесансными мотивами.

Меня же покорил еще не рассыпавшийся в прах эркер с балконом, выходивший на когда-то липовую аллею, ведущую к притоку Днепра.

Где-то здесь, в Маньково, согласно легенде маршал Ней зарыл клад с награбленным в ходе компании 1812 года, опасаясь того, что тонкий лед на Днепре не выдержит тяжело груженных подвод.

Ох уж эти воды Днепра. Они колеблются и трепещут, собираются, распадаются, то искушенно перебирают воспоминания, то глядят в будущее. Они постоянно в движении изменчиво неизменном. Воде присуща сила, она хранительница не только маршальских кладов, но и хранительница памяти. Она сопровождает нас с околоплодных вод до последнего омовения.

Для меня, кстати, выросшей на «редкой птице, что долетит до середины Днепра», было большим откровением, что Смоленск стоит на Днепре. Тогда как для Ксюхи было откровением, что Смоленск завоёвывали поляки.

Сейчас усадьбы Печковских производит впечатление даже хуже удручающего. На задворках дома вместо яблоневого сада помойка и заросли борщевика, кирпич, разрушенный до состояния пудры держится не известно на чем.

Ксюха внутрь лезть не пожелала, я все-таки перелезла через пару стен, но решила конечностями не рисковать. Неприятно поразило, что гид даже не подумал подать мне руку, когда мы с ним лазали в этом буреломе.

Разрушенное здание сохранило особую красоту обломков кораблекрушения. (В дореволюционные годы на Смоленщине было больше 400 дворянских усадеб). Волглые кирпичи, утерянная штукатурка. Все тонуло в желтоватой дымке последнего выдоха. От этого было как-то печально и даже боязно. Обанкротилась империя, а потом она обанкротилась по второму разу. Я смотрела на дом с тем чувством, как смотрят на случайно встреченного давнего знакомого, а может необратимо постаревшего возлюбленного. Потерявшие стекла окна, были похожи на дыры в лампе, через которые лился свет веков.

Маньково на тот день было конечным пунктом нашей поездки, но не моего рассказа. По дороге к Смоленску встретился обелиск сражению под Красным (Маньково находится в Красненском районе Смоленской области) русских и французских войск в войне 1812 года.

История обелиска весьма интересна. В 1835 году Николай I повелел установить 16 монументов в местах наикрупнейших сражений той войны. Памятник 1-го класса на батарее Раевского на Бородинском поле, 10 памятников 2 класса, в том числе в Смоленске и Красном и 5 памятников 3-го класса. Поручено дело было итальянскому архитектору Антонио Адамини.

На восьмом памятнике деньги кончились, как и чугун, который шел на их сооружение. Памятники в Смоленске и Красном отлить успели, но вот из всех 7 изготовленных с царских времен остался только один-единственный, как раз в Смоленске. Даже в Бородино его снесли в 1935 году.

Смоленскому же обелиску подфартило в том, что рядом с ним, как «продолжателей» славного дела российского воинства, захоронили месье большевизанов. Тогдашний глава города, сыграв на этом, обелиск отстоял.

Бородински обелиск восстановлен в 70-х годах прошлого века, а памятник в Красном — уже в наши дни.

Люди и «дворцы» нашего времни.

Когда верстался маршрут второго дня, помимо озер гидом были предложены на выбор несколько объектов-мест обитания смоленских народных умельцев.

Я, если честно, не особо люблю самодеятельность в любой области, профессионализм мне как-то ближе. Для себя и друзей семьи да заради бога, а выставлять на всеобщее обозрение… А в прочем ладно, такого рода тщеславие не самое страшное.

Так что я отклонила и берестяные поделки, и деревянную скульптуру, а вот дом, который хозяин построил собственноручно из обычных бутылок, меня сильно заинтересовал. Правда сразу привиделась картинка: на закате светило отблескиевает на гранях бутылочных донышек и получается такое ожерелье из солнечных зайчиков.

На деле до заката было еще далеко и бутылки, вмонтированные в связующий их цементный раствор, были непроницаемы, как дно морское.

Хозяин же оказался человеком довольно добродушным, в отличии от его не сильно любезной худощавой супруги.

— Ты на жену-то его внимание обратила? — спросила я Ксюху, — Скажи, ведьма.

— Точно, — ответила сестра,- я тоже так подумала. Ведьмы не стареют и не толстеют.

Когда хозяин дома — Юрий Лукьяненко, спросил: «Сколько, по моему мнению, пошло бутылок на строительство дома?» я назвала цифру, как казалось с большим гаком — 35 тысяч. На деле их там в три раза больше. При анонсировании места гид намекнул, что не малую часть от этого количества хозяин выпил сам. Бутылки в стене лежат горлышками одна к другой, а между ними цемент.

По мне так выглядит вполне себе симпатично. Хотя внутри, конечно, интерьерчик не замысловат.

Хозяин от предложенно платы за посмотр отказывался, но потом взял. Но не думаю, что так с порога он всех пускает даже за деньги.

Находится это архитектурное чудо в селе Липово, Красненского района.

Михаил первого дня говорил о многих известных людях, что родились в Смоленской области. Айзек Азимов, кстати тоже. Он и авиаконструктор Семен Алексеевич (хотя папу звали Альтер) Лавочкин выходцы из села Петровичи, что находилось за чертой оседлости Смоленской губернии (была и такая оказывается).

В памяти остались Людмила Касаткина и конечно Юрий Никулин. Он родился в селе Демидово, предположительно вот в этом доме, где сейчас гостиница, и прожил 4 года до переезда в Москву.

Отыскал это строение и состыковал его с жизнеописанием великого клоуна местный краевед-энтузиаст Геннадий Михайлович Дубино. Правда на определенном этапе, после того, как дом выкупила семья из Москвы и стала там оборудовать гостевой дом, между ними и Дубино произошел конфликт, и энтузиаст нашел другой дом, где Юрий Владимирович появился на свет и прожил год.

Демидово мы проезжали по пути в Смоленское Поозерье. Никулин там сейчас «живет» в виде памятника, а мы там купили морковь для лошадок пржевальского и черешни с абрикосами для себя.

«Там, где облака смотрятся в озера», вроде так называется документальный фильм про Смоленское Поозерье. Говорят он есть в сети, но я что-то не нашла, может вам повезет больше.

Как только мы загрузились в машину Ефимкина, он сразу же задал вопрос:

— А почему вдруг Поозерье?

На мое «в смысле?» он ответил:

— Ну, места-то не сильно на слуху.

Да какое там на слуху. До того, как я обозначила для себя, что в этом году мы едем в Смоленск, слыхом не слыхивала ни про какие Смоленские озера. Тем не менее их там целых 35 штук, в разной степени развития и состояния.

Начали мы с самого маленького, расположенного в лесной глуши озерца немудряще называемого Мертвым озером. К нему ведут 2 дороги: длинная, пешая — 10 км. пути, правда откуда она берет свое начало не скажу, и короткая колея, по которой можно проехать только когда долго не было дождей. Она ведет мимо деревни с говорящим названием Побоище.

Видимо побоищь на веку деревушки было не мало, т. к. к настоящему времени там осталось не больше десятка нелепых, кособоких домишек, сбившихся вместе, словно из страха пропасть по одиночке, с облезлыми, а то и вовсе не крашенными стенами,

с маленькими садиками с неистребимыми мальвами за покосившимися заборами.

Места эти сильно сусанинские: непролазная чаща и болота. Раньше область эта называлась Щучья волость и почему-то именно через нее в основном на Смоленщину перлись польские войка. Вот не ищут люди простых путей.

К самому озеру на машине не подъехать. Как только мы притормозили на небольшой площадке, в окна, как оголадавшие в конец вампиры, стали биться огромные комары. Отчетливо слышались удары их тел о стекла. Ксюха сказала, что пока я ее с ног до головы не обрызгаю репелентом, из машины она не выйдет. Любят мою сестру комарики, чувствуют сестру по крови.)

Дорога до Мертвого озера совсем не утомительна. По пути встретились стенды с указателями мест, где были землянки партизанских отрядов. Смоленск — город герой, но он вместе с Мурманском получили это звание последними. Не знаю, что там было не так с Мурманском, но в Смоленске, наряду с масштабным партизанским движением, было очень большое количество предателей-полицаев. Правда наш гид как-то застенчиво называл их коллаборационистами.

Раскулачивание в Смоленской области шло весьма жестоко и по-прошествии 10 лет еще очень многие помнили, как забивали Буренку кормилицу, чтобы не сдавать ее в колхоз. Почитала тут немного. Оказывается кулацких хозяйств в России в 1927 году было лишь 3,2%, тогда как к 1929 году разорено более 3 млн.крестьянских дворов, т. е. 11–12% крестьянства. Волосы дыбом встают. За цифрами живые люди. Семьи с огромным количеством детей.

Самое удручающее, что те, кого мы не так давно считали героями, а сейчас — злодеями, ложились спать не только с чистой совестью, но и с сознанием выполненного долга.

Ну и хватит о грустном.

Мертвое озеро произвело на нас с Ксюхой ошеломительное впечатление. Вокруг не было ни души.

Я сразу представила, какую бы яркую красоту придала этому пейзажу осень, превращая его в гобелен красно-оранжевой палитры.

А озерцо словно требовало жертвоприношения: пуговицу, огрызок яблока, или сорванный по дороге лист. Деревья, стоявшие в округ были уже не сами по себе деревьями, а их отражения были искаженными призрачно-земными образами.

Когда идеальное зеркало подрагивало от расходившейся ряби, то отражение, разбитое на осколки, вздымалось вверх и танцевало, как глубинное чудо-юдо, без глаз, рта и даже жабр.

Мы как-то даже притихли от этого совершенства. Вдруг сестра завопила:

— Смотри, грибочки.

И приказала:

— Сфотографируй их.

Любит она «машрумы», вот с детства прям.

Уходить как-то совсем не хотелось. Но было самое начало дня и совершенно не понятно, за сколько мы пройдем по всему маршруту.

Следующим шло озеро Малое Стречнево.

Оно было интересно тем, что в нем начался процесс заболачивания. И не факт, что через некоторое количество времени, причем совсем не большое, оно превратиться в болотце, кое-мы встретили по дороге к Мертвому озеру.

Чтобы почувствовать всю «прелесть» процесса, Михаил предложил разуться и походить по сфагнуму. В Смоленском крае, во время Великой Отечественной, сфагнум, как перевязочный материал, заготавливали в чуть-ли не промышленных масштабах.

Ксюха свои новеньки кроссовки за 40 тысяч снимать категорически отказалась, а я-таки разулась и сначала боязно, а потом даже с удовольствием прогулялась по заболоченному бережку. Просачивающаяся, бурая вода приятно холодила ступни, утопавшие, но не проваливающиеся в мягко-упругий мох.

Третьим было озеро Чистик, славящееся своей прозрачной водой. Якобы, если выплыть на середину озера, где глубина около 9 метров, то можно и дно хорошо разглядеть.

Но и у берега вода была довольно чистой, берег не илистый, песочный, но водичка, судя по пупырышкам на коже искупавшихся и нерешительности тех, кто в воду еще не вошел, весьма бодрящая.

Ну и последним на нашем маршруте по Смоленскому Поозерью значилось самое крупное из его озер — Сапшо. Помните, Пржевальский владел частью его береговой линии.

Можно было выйти к берегу, но мы с Ксюхой решили, что с нас вполне хватит посмореть на Сапшо сверху. Есть там смотровая площадка, откуда открывется дивный вид. Вот к нему мы и отправились.

Очень интересный там ландшафт. Он состоит из чередования гряд и оврагов между ними. Даже посередине Сапшо такая гряда имеется и по ней можно пройти замочив только лишь ступни. Помните, как мальчик, показавшийся Андрею Миронову Христом, шествующим по водам, в «Бриллиантовой руке». Мальчика, кстати, играл сын Никулина.

Представился гул земли, когда она словно гармошку сжимала мехи своей поверхности. Мы тихо шли по гряде. Солнце посылало стрелы света между деревьями на лесную тропу, и мириады насекомых плели паутину своих путей по суху, и в этих лучах. Но может это были даже и не они, а частицы самого расколотого света, измельченные и разбросанные солнцем.

Когда мы уже собрались уезжать, вокруг стали кружить огромные оводы, размером с мизинец взрослого человека. Они постоянно уменьшали радиус своего хоровода, выискивая удобную позицию для атаки. Мы поспешили убраться во свояси.

Проехав за полтора дня по Смоленщине около 400 км, прослушав рассказы и объяснения, поняла, как же мы плохо знаем свою историю, как исказили ее учебники приоритетного на определенный момент идеологического направления и сложно, да почти невозможно отыскать истину.

А ведь история в главном предрешена, неизменна, всегда равна себе в мерцании своих причуд, так что сюжет по большей части, для нее вторичен.

Извиняюсь за лонг-рид.)

Теги: Автопутешествия, Самостоятельные путешествия