Была у меня мечта: приехать в Псков и оттуда — к Пушкину, в Михаловское, Тригорское, Петровское… Хотела поселиться в Бугрово, в Пушкинской деревне, с ночевой, и пешим ходом все обойти за два дня. Даже гостиницу забронировала. Но в последний момент сдалась на откуп туристической индустрии — времени стало жалко, хотелось еще в Изборск съездить и Псков как следует рассмотреть, в общем, оставила хорошую идею до следующего раза.
Поэтому ранним утром 28 июня, на второй день моего пребывания в Пскове, я села в экскурсионный автобус и помчали мы с ветерком за город, в поля и луга. С каждым километром все вокруг становилось ближе и ближе к Пушкину, его стихам. Проехали указатель на Опочку… Боже, думаю, это же «И путешествия в Опочку, И фортепьяно вечерком?…"
Не успела мысленно дочитать мое любимое „Алина, сжальтесь надо мною“, а тут город Остров справа за окном. Далеко, правда, деталей не видно, но я же знаю:
„От большой дороги справа, Между полем и селом, Вам представится дубрава, Слева сад и барский дом“.
Это Пушкин писал про имение Голубово, рядом с Островом, куда он в последние годы жизни заезжал к Евпраксии Вульф по прозвищу Зизи. Она была из Тригорского, из семьи Осиповых-Вульфов, в Голубово вышла замуж. Они дружили с Пушкиным до последних его дней. Та самая Зизи, с которой он мерялся талией, и в „Евгении Онегине“, помните:
„Между жарким и бланманже Цимлянское несут уже, За ним строй рюмок узких, длинных, Подобно талии твоей, Зизи, кристалл души моей, Предмет стихов моих невинных, Любви, заманчивый фиял, Ты, от кого я пьян бывал!“
Похоже, впервые в жизни я попала внутрь пушкинских стихов, в самую их глубину. Михайловское, Тригорское — места, где жили Ганнибалы, предки Пушкина и сам он, и друзья Осиповы-Вульф, и няня — эти места уже не могут существовать вне того, что он писал, это материализованная поэзия, „приют, сияньем муз одетый“… Пока я так думала, экскурсионный автобус остановился перед маячившим вдали типичным советским ДК.
На самом деле здание построено, когда Советского Союза уже не было — в 1992 году. Научно-культурный центр Пушкинского заповедника. Легендарный Семен Степанович Гейченко, хранитель этих мест, лет тридцать добивался, чтобы дворец возвели. Я помню Гейченко по фильмам. Такой был потрясающий дядька! Все прошел — сталинские лагеря, штрафной батальон на Волховском фронте, был ранен, потерял руку.
Приехал в Пушкиногорье в 1945-ом, его назначили директором по сути не существующего заповедника… Три года немецкой оккупации. Вот как он об этом писал: „По дорогам и памятным аллеям ни пройти ни проехать. Всюду завалы, воронки, разная вражья дрянь. Вместо деревень — ряд печных труб. На „границе владений дедовских“ — вздыбленные, подорванные фашистские танки и пушки. Вдоль берега Сороти — развороченные бетонные колпаки немецких дотов. И всюду, всюду, всюду — ряды колючей проволоки, всюду таблички: „Заминировано“, „Осторожно“, „Прохода нет“. Реально — энтузиазмом вот этого человека все было восстановлено из праха и залечено его любовью. Не знаю, кто пришел ему на смену (Гейченко не стало в 1993-ем). Выглядит все ухоженным, а как на самом деле — трудно сказать. Хозяйство огромное. У нас в маршруте было только три пункта назначения: Михайловское, Тригорское и Святогорский монастырь. А есть ведь еще Петровское с усадьбой Ганнибалов, то же Бугрово и городище Воронич… До следующего раза. Сейчас — Михайловское.
Я не представляла себе, что из окон Пушкинского дома открывается такая панорама… Глянешь в эту даль, вдохнешь этот чистейший, травами пахнущий воздух и как не писать стихов, ну, что-нибудь такое, например:
„Меня зовут холмы, луга, Тенисты клены огорода, Пустынной речки берега И деревенская свобода“…“,
„Овины дымные и мельницы крылаты; Везде следы довольства и труда“…
Ну, или „Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью, Прохладу лип и кленов шумный кров — Они знакомы вдохновенью“.
И ведь не только я одна так обалдела от здешней красоты. Вот, например, Константин Георгиевич Паустовский, посетивший усадьбу в июле 1937 года, пережил тот же восторг: „Здесь, в Михайловском, все полно громадного „неизъяснимого“ очарования, и теперь понятно, почему Пушкин так любил эти места. Ничего более живописного, чем эти места, я не видел в жизни, — корабельные сосновые леса, озера, холмы, пески, вереск, чистые реки, травы, и главное — очень прозрачный и душистый воздух. (Здесь много пчел и пасек.)…“
Пушкин впервые появился здесь после окончания лицея. Вот таким зеленым юнцом. Этот памятник называется „Пушкин лицеист“. Дипломная работой Ленинградской студентки-скульптора Галины Додоновой еще в 60-х.
Пробыл лицеист у родителей в Михайловском недолго, больше проторчал в Тригорском у друзей и так славно отдохнул, что уезжать не хотелось:
„Простите, верные дубравы! Прости, беспечный мир полей, И легкокрылые забавы Столь быстро улетевших дней!“
— писал 18-летний отрок, не зная, что через восемь лет этот беспечный мир станет на два года его тюрьмой, местом ссылки. Впрочем, даже в ссылке он будет все также любить и этот дом, и красоту вокруг. Потосковав немного, приучит себя к каждодневному поэтическому труду и будет „…сельской музе в тишине Душой беспечной предаваться“. Я верю, что он здесь был счастлив.
Мы зашли в усадьбу. Дом, конечно „восстановлен из пепла“. Но он не выглядит фальшивкой, все воссоздано так точно: интерьеры, мебель того времени, портреты и, конечно, личные вещи семьи. Не воссозданные, а настоящие, полученные от родственников поэта, припрятанные до поры в хранилищах, не задетых войной.
Кабинет, где работал Пушкин. К камину прислонена его тяжелая металлическая трость — подлинник! На камине фигурка Наполеона — все как мы любим).
На стенах под стеклом пушкинские почеркушки, узнаваемый, летящий почерк.
Однажды в другом путешествии — к Черному морю, я нашла на берегу камушек и оторопела: на нем были морем выцарапаны зачеркнутые строчки и словно чей-то профиль в уголке. Я взяла этот камень с собой, назвала его Пушкин и уже дома нашла в интернете рукопись Александра Сергеевича с похожими строчками и профилем в уголке. Правда, чудо?
„Михайловским“ имение назвал дед Пушкина, Осип Абрамович Ганнибал. А раньше здесь была деревня Устье Опочецкого уезда Псковской губернии. В 1742 году императрица Елизавета Петровна пожаловала эти земли прадеду Пушкина — Абраму Ганнибалу. Абрам жилья себе здесь не строил, это уже сын его возвел хоромы и устроил парк. С 1818 года Михайловское принадлежало матери Пушкина Надежде Осиповне. Я была там накануне ее Дня рождения и крыльцо усадьбы в ожидании праздника было украшено цветами.
В Михайловском, кроме барского дома, в отдельном домике — кухня. В давние времена помещики старались все кухонные дела держать подальше от дома: ну, там запахи всякие, мухи, осы — вытяжки еще не придумали, да и зачем было? Парашка босоногая или Акулька, подоткнув подол, пробежит по двору с горячим чугунком из кухни в барский дом раз десять — и будет хозяевам обед).
На кухне большая печь, домашняя утварь и вот — санки посреди комнаты, как будто кухаркин сын только что вернулся, наигравшись во дворе. Тот самый „дворовый мальчик“, который вот недавно еще бегал „в салазки жучку посадив, себя в коня преобразив“. Вот эти санки-салазки…
Собранный старательно интерьер домика няни, Арины Родионовны я почему-то фотографировать не стала. Грустно мне было, ведь настоящий домик няни был уничтожен войной… Сделала только снимок с окном и прялкой. Прялка — настоящая.
Возле пушкинской усадьбы — двухсотлетний дуб! Когда Пушкин жил в этих местах, дерево было совсем юным… Может, он его и посадил, кто знает. У этого дуба есть глаз — наверное, спиленная ветка, ранку на стволе чем-то полечили и прикрыли от дождя. Но правда, он смотрел на всех нас этим глазом жалобно, как старый сенбернар: когда же вы перестанете здесь ходить…
Еще несколько картинок — и переместимся в Тригорское.
Из всех Пушкинских стихов больше всего мне там помнилось: „…Вновь я посетил Тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных…“ Позднее стихотворение, написанное незадолго до гибели. Настоящие пушкиноведы, наверное, смогут показать в Михайловском все перечисленные Пушкиным места: не только „опальный домик“, но и „холм лесистый, на котором часто“ он »сиживал недвижим», и сосны «На границе Владений дедовских, на месте том, Где в гору подымается дорога, Изрытая дождями, три сосны Стоят — одна поодаль, две другие Друг к дружке близко». Я помню, что сосны есть, две по-моему осталось. Но к ним мы не подходили. Зато была сосновая аллея.
И Аллея Анны Керн — предполагают, что именно там, среди цветущих лип, Пушкин встречался с Керн. Липы постарели — и сейчас по аллее ходить нельзя, опасно. Того и гляди, кто-то из этих гигантов рухнет…
А ведь именно здесь в Михайловском, было написано единственное в мире стихотворение, которое переведено на 210 языков мира, даже на такие экзотические, как гуарани, брибри, кечуа (индейские языки), майя, маори (Новая Зеландия), санго (Центральноафриканская республика), пушту (Афганистан), фанг (Южный Камерун), чилуба (Конго) и хинди! Догадались, какое?
Наш автобус трогается с места — опять за окном поля-луга, едем в Тригорское!
